Огненный столп - образ Божьего присутствия, взятый из Ветхого Завета:
И двинулись сыны Израилевы из Сокхофа и расположились станом в Ефаме, в конце пустыни. Господь же шел перед ними днем в столбе облачном, показывая им путь, а ночью в столбе огненном, светя им, дабы идти им и днем и ночью. Не отлучался столб облачный днем и столб огненный ночью от лица всего народа (Исх.13:20-22).
Только змѣи сбрасываютъ кожи, чтобъ душа старѣла и росла. Мы, увы, со змѣями не схожи, мы мѣняемъ души, не тѣла.
Память, ты рукою великанши жизнь ведешь, какъ подъ уздцы коня, ты разскажешь мнѣ о тѣхъ, что раньше въ этомъ тѣлѣ жили до меня.
Самый первый: некрасивъ и тонокъ, полюбившій только сумракъ рощъ, листъ опавшій, колдовской ребенокъ, словомъ останавливавшій дождь. Дерево, да рыжая собака, вотъ, кого онъ взялъ себѣ въ друзья, Память, Память, ты не сыщешь знака, не увѣришь міръ, что то былъ я.
И второй... любилъ онъ вѣтеръ съ юга, въ каждомъ шумѣ слышалъ звоны лиръ. Говорилъ, что жизнь - его подруга, коврикъ подъ его ногами - міръ. Онъ совсѣмъ не нравится мнѣ, это онъ хотѣлъ стать богомъ и царемъ, онъ повѣсилъ вывѣску поэта надъ дверьми въ мой молчаливый домъ.
Я люблю избранника свободы, мореплавателя и стрѣлка, ахъ, ему такъ звонко пѣли воды и завидовали облака. Высока была его палатка, мулы были рѣзвы и сильны, какъ вино, впивалъ онъ воздухъ сладкій бѣлому невѣдомой страны.
Память, ты слабѣе годъ отъ году, тотъ ли это, или кто другой промѣнялъ веселую свободу на священный долгожданный бой. Зналъ онъ муки голода и жажды, сонъ тревожный, безконечный путь, но святой Георгій тронулъ дважды пулею нетронутую грудь.
Я - угрюмый и упрямый зодчій храма возстающаго во мглѣ, я возревновалъ о славѣ Отчей какъ на небесахъ, и на землѣ. Сердце будетъ пламенемъ палимо вплоть до дня, когда взойдутъ, ясны, стѣны Новаго Іерусалима на поляхъ моей родной страны. И тогда повѣетъ вѣтеръ странный - и прольется съ неба страшный свѣтъ, это Млечный Путь расцвѣлъ нежданно садомъ ослѣпительныхъ планетъ.
Предо мной предстанетъ, мнѣ невѣдомъ, путникъ, скрывъ лицо: но все пойму, видя льва, стремящагося слѣдомъ, и орла, летящаго къ нему. Крикну я... но развѣ кто поможетъ, чтобъ моя душа не умерла? Только змѣи сбрасываютъ кожи, мы мѣняемъ души, не тѣла.
Фактически это поэтическая автобиография Н.Гумилева.
...святой Георгій тронулъ дважды пулею нетронутую грудь - поэт ушел добровольцем на Первую мировую войну и там был дважды награжден Георгиевским крестом - III и IV степени.
...я возревновалъ о славѣ Отчей какъ на небесахъ, и на землѣ - отсылка к молитве учеников Христа Отче наш: "Молитесь же такъ: Отче нашъ, сущiй на небесахъ! да святится имя Твое; да прiидетъ Царствiе Твое; да будетъ воля Твоя и на землѣ, какъ на небѣ" (Мт.6:9-10). По всей видимости Гумилев в конце жизни осознал себя как ученика Иисуса Христа, проповедника прихода Царства Небесного - Нового Иерусалима (Отк.21:12) на землю.
Предо мной предстанетъ, мнѣ невѣдомъ, путникъ, скрывъ лицо: но все пойму, видя льва, стремящагося слѣдомъ, и орла, летящаго къ нему - образы льва и орла вероятно связаны с видением Иоанна Богослова:
"Послѣ сего я взглянулъ, и вотъ, дверь отверста на небѣ, и прежнiй голосъ, который я слышалъ какъ-бы звукъ трубы, говорившiй со мною, сказалъ: взойди сюда, и покажу тебѣ, чему надлежитъ быть послѣ сего. И тотчасъ я былъ въ духѣ; и вотъ, престолъ стоялъ на небѣ, и на престолѣ былъ Сидящiй; и Сей Сидящiй видомъ былъ подобенъ камню яспису и сардису; и радуга вокругъ престола, видомъ подобная смарагду. И вокругъ престола двадцать четыре престола; а на престолахъ видѣлъ я сидѣвшихъ двадцать четыре старца, которые облечены были въ бѣлыя одежды и имѣли на головахъ своихъ золотые вѣнцы. И отъ престола исходили молнiи и громы и гласы, и семь свѣтильниковъ огненныхъ горѣли предъ престоломъ, которые суть семь духовъ Божiихъ; и предъ престоломъ море стеклянное, подобное кристаллу; и посреди престола и вокругъ престола четыре животныхъ, исполненныхъ очей спереди и сзади: и первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имѣло лице, какъ человѣкъ, и четвертое животное подобно орлу летящему. И каждое изъ четырехъ животныхъ имѣло по шести крылъ вокругъ, а внутри они исполнены очей; и ни днемъ ни ночью не имѣютъ покоя, взывая: святъ, святъ, святъ Господь Богъ Вседержитель, Который былъ, есть и грядетъ" (Отк.4:1-8).
Если это так, то путник - это Христос.
Въ томъ лѣсу бѣлесоватые стволы выступали неожиданно изъ мглы, изъ земли за корнемъ корень выходилъ, точно руки обитателей могилъ. Подъ покровомъ ярко-огненной листвы великаны жили, карлики и львы, и слѣды въ пескѣ видали рыбаки шестипалой человѣческой руки.
Никогда сюда тропа не завела Пэра Франціи иль Круглаго Стола, и разбойникъ не гнѣздился здѣсь въ кустахъ и пещерки не выкапывалъ монахъ. Только разъ отсюда въ вечеръ грозовой вышла женщина съ кошачьей головой, но въ короне изъ литого серебра, и вздыхала и стонала до утра, и скончалась тихой смертью на зарѣ передъ тѣмъ какъ далъ причастье ей кюрэ.
Это было, это было въ тѣ года, отъ которыхъ не осталось и слѣда, это было, это было въ той странѣ, о которой не загрезишь и во снѣ. Я придумалъ это, глядя на твои косы, кольца огневѣющей змѣи, на твои зеленоватые глаза, какъ персидская больная бирюза.
Можетъ быть, тотъ лѣсъ - душа твоя, можетъ быть, тотъ лѣсъ - любовь моя, или можетъ быть, когда умремъ, мы въ тотъ лѣсъ направимся вдвоемъ.
Пэры (франц. pairs, англ. peers; отсюда пэрство - pairie, peerage, от лат. pares - равные) - в Англии, а также до 1848 г. во Франции - члены высшего дворянства, пользующиеся особыми политическими привилегиями.
Круглый стол - образ из кельтских легенд о британском короле Артуре. Он жил в Валлисе, в Керлеоне, с своей женой Джиневрой (Ghwenhwywar), окруженный блестящим двором и несколькими стами рыцарей, по храбрости и манерам служившим образцом всему свету. Центром этого общества были 12 рыцарей, заседавших, как самые храбрые и благородные приверженцы короля, за круглым столом. Придворные рыцари Артура разъезжали по всем странам искать приключений. Они приобрели рыцарскую славу, как защитники женщин, укротители разбойников, освободители заколдованных и усмирители великанов и карликов. Описание бесчисленных происшествий, случавшихся по большей части в лесу, и поныне служит предметом множества поэм на всех западноевропейских языках.
Кюрэ - католический приходский священник во франкоязычных странах Европы.
Въ оный день, когда надъ міромъ новымъ Богъ склонялъ лицо свое, тогда солнце останавливали словомъ, словомъ разрушали города. И орелъ не взмахивалъ крылами, звѣзды жались въ ужасѣ къ лунѣ, если, точно розовое пламя, слово проплывало въ вышинѣ.
А для низкой жизни были числа, какъ домашній, подъяремный скотъ, потому что всѣ оттѣнки смысла умное число передаетъ. Патріархъ сѣдой, себѣ подъ руку покорившій и добро и зло, не рѣшаясь обратиться къ звуку, тростью на пескѣ чертилъ число.
Но забыли мы, что осіянно только слово средь земныхъ тревогъ, и въ Евангеліи отъ Іоанна сказано, что слово это Богъ. Мы ему поставили предѣломъ скудные предѣлы естества, и какъ пчелы въ ульѣ опустѣломъ дурно пахнутъ мертвыя слова.
... солнце останавливали словомъ - знаменитый эпизод из Ветхого Завета, произошедший при завоевании Ханаана Иисусом Навином: "Иисус воззвал к Господу в тот день, в который предал Господь Бог аморреев в руки Израилю, когда побил их в Гаваоне, и они побиты были пред лицом сынов Израилевых, и сказал пред израильтянами: "Стой, солнце, над Гаваоном, и луна – над долиной Аиалонской!" И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: "Стояло солнце среди неба и не спешило к западу почти целый день"?" (Нав.10:12-13). .
Патріархъ сѣдой, себѣ подъ руку покорившій и добро и зло, не рѣшаясь обратиться къ звуку, тростью на пескѣ чертилъ число - возможно речь здесь идет о древнегреческом мудреце Пифагоре. "Итак, первое, на что он обращал внимание, проводя испытание, это могут ли поступающие в учение, как он выражался, "хранить молчание", и смотрел, способны ли учащиеся не разглашать и соблюдать все, что они услышат; затем, скромны ли они; и он прилагал больше старания к тому, чтобы молчать, чем к тому, чтобы говорить" (Ямвлих. О Пифагоровой жизни). "Что же касается учения о числах, то им он занимался вот для чего... Первообразы и первоначала, говорил он, не поддаются ясному изложению на словах, потому что их трудно уразуметь и трудно высказать, оттого и приходится для ясности обучения прибегать к числам" (Порфирий. Жизнь Пифагора).
... и въ Евангеліи отъ Іоанна сказано, что слово это Богъ - "Въ началѣ было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Богъ" (Ин.1:1). .
Надъ городомъ плыветъ ночная тишь и каждый шорохъ дѣлается глуше, а ты, душа, ты все-таки молчишь. Помилуй, Боже, мраморныя души.
И отвѣчала мнѣ душа моя, какъ будто арфы дальнія пропѣли: - Зачѣмъ открыла я для бытія глаза въ презрѣнномъ человѣчьемъ тѣлѣ. - Безумная, я бросила мой домъ, къ иному устремясь великолѣпью. И шаръ земной мнѣ сдѣлался ядромъ, къ какому каторжникъ прикованъ цѣпью. - Ахъ, я возненавидѣла любовь, болѣзнь, которой всѣ у васъ подвластны, которая туманитъ вновь и вновь міръ мнѣ чужой, но стройный и прекрасный. - И если что еще меня роднитъ съ былымъ мерцающимъ въ планетномъ хорѣ, то это горе, мой надежный щитъ, холодное презрительное горе. -
II
Закатъ изъ золотого сталъ, какъ мѣдь, покрылись облака зеленой ржою и тѣлу я сказалъ тогда: - Отвѣть на все провозглашенное душою. -
И тѣло мнѣ отвѣтило мое, простое тѣло, но съ горячей кровью:
- Не знаю я, что значитъ бытіе, хотя и знаю, что зовутъ любовью.
- Люблю въ соленой плескаться волнѣ, прислушиваться къ крикамъ ястребинымъ, люблю на необъѣзженномъ конѣ нестись по лугу пахнущему тминомъ. И женщину люблю... когда глаза ея потупленные я цѣлую, я пьяно, будто близится гроза, иль будто пью я воду ключевую.
- Но я за все что взяло и хочу, за всѣ печали, радости и бредни, какъ подобаетъ мужу, заплачу непоправимой гибелью послѣдней.
III
Когда же слово Бога съ высоты Большой медвѣдицею заблестѣло, съ вопросомъ - кто же, вопрошатель, ты? - душа предстала предо мной и тѣло.
На нихъ я взоры медленно вознесъ и милостиво дерзостнымъ отвѣтилъ:
- Скажите мнѣ, ужель разуменъ песъ, который воетъ, если мѣсяцъ свѣтелъ?
- Ужели вамъ допрашивать меня, меня, кому единое мгновенье весь срокъ отъ перваго земного дня до огненнаго свѣтопреставленья?
- Меня, кто, словно древо Игдразиль, проросъ главою семью семь вселенныхъ, и для очей котораго, какъ пыль, поля земныя и поля блаженныхъ?
- Я тотъ, кто спитъ, и кроетъ глубина его невыразимое прозванье: а вы, вы только слабый отсвѣтъ сна, бѣгущаго на днѣ его сознанья!
Ржа - ржавчина.
Игдразилъ (askr Yggdrasills, ясень коня Игга, т.е. Одина) - въ скандинавской миѳологіи, исполинскій ясень, въ видѣ котораго представляли себѣ вселенную. Игдразилъ покоится на трехъ корняхъ, изъ которыхъ одинъ простирается къ людямъ, другой къ исполинамъ (турсамъ), третій въ Нифльгеймъ, т.е. преисподнюю. Подъ вѣтвями его творятъ судъ боги, а подъ первымъ изъ корней находится колодецъ Урдъ'аръ, у котораго живутъ три норны, изображающія прошлое, настоящее и будущность, поддерживающія вѣчную свѣжесть и молодость дерева.
Поля блаженных или Елисейские поля - загробный мир, где блаженствуют праведники. По Гомеру,- это прекрасная долина, расположенная на крайнем западе на берегу Океана, где вечно пребывают герои, получившие бессмертие от богов. Гесиод описывал острова блаженных, на которых царствует Крон и ведут счастливую жизнь герои и титаны после их примирения с Зевсом. Там трижды в год снимается урожай с полей, которые никто не засевал, там нет ни болезней, ни страданий.
Закричалъ громогласно въ сине-черную сонь на дворѣ моемъ красный и пернатый огонь. Вѣтеръ милый и вольный, прилетѣвшій съ луны, хлещетъ дерзко и больно по щекамъ тишины. И, вступая на кручи, молодая заря кормитъ жадныя тучи ячменемъ янтаря.
Въ этотъ часъ я родился, въ этотъ часъ и умру, и зато мнѣ не снился путь ведущій къ добру. И уста мои рады цѣловать лишь одну, ту, съ которой не надо улетать въ вышину.
Канцона (la canzone, отъ латинскаго cantio) - названіе старѣйшей формы итальянской лирики, встрѣчающейся и въ провансальской (canso) и старо-французской (chanson) поэзіи. Канцона - лирическое стихотвореніе въ нѣсколько строфъ (stanze), которыя имѣютъ совершенно тожественное количество стиховъ, тотъ же размѣръ и то же расположеніе риѳмъ, но обыкновенно кончаются строфою болѣе короткою. У Петрарки въ канцонѣ не болѣе 10 и не менѣе 5 строфъ; въ новѣйшихъ канцонахъ число строфъ доходитъ до 20, 40, даже 80 строфъ. Количество стиховъ (строкъ стихотворнаго текста) каждой строфы у Данта и Петрарки варьируетъ между 9 и 20. Строфа дѣлится на двѣ части; вторую часть начальною риѳмою любили соединять съ послѣднимъ стихомъ первой (concatenatio).
И совсѣмъ не въ мірѣ мы, а гдѣ-то на задворкахъ міра средь тѣней, сонно перелистываетъ лѣто синія страницы ясныхъ дней. Маятникъ старательный и грубый, времени непризнанный женихъ, заговорщицамъ секундамъ рубитъ головы хорошенькія ихъ. Такъ пыльна здѣсь каждая дорога, каждый кустъ такъ хочетъ быть сухимъ, что не приведетъ единорога подъ уздцы къ намъ бѣлый серафимъ.
И въ твоей лишь сокровенной грусти, милая, есть огненный дурманъ, что въ проклятомъ этомъ захолустьи точно вѣтеръ изъ далекихъ странъ. Тамъ гдѣ все сверканье, все движенье, пѣнье все, - мы тамъ съ тобой живемъ, здѣсь же только наше отраженье полонилъ гніющій водоемъ.
Единорогъ, также инрогъ (у Плинія monokeros, въ библіи рээмъ) - баснословное животное, о которомъ древніе писатели, классическіе и еврейскіе, говорятъ какъ о звѣрѣ, дѣйствительно существующемъ. Плиній описываетъ единорога какъ животное, имѣющее голову оленя, ноги слона, хвостъ кабана, общую форму лошади и прямой черный рогъ посреди лба въ 2 локтя длины; его родина - страна индусовъ-ареевъ и центральная Африка. Немаловажную роль игралъ единорогъ и въ средневѣковыхъ легендахъ и сказкахъ; на нем ѣздили волшебники и волшебницы; онъ убивалъ всякаго человѣка, который ему попадался навстрѣчу; только чистая дѣва могла его укротить, и тогда онъ дѣлался ручнымъ. Въ русскихъ азбуковникахъ XVI-XVII вв. единорогъ изображается такъ: "звѣрь, подобенъ есть коню, страшенъ и непобѣдимъ, промежъ ушію имать рогъ великъ, тѣло его мѣдяно, въ розѣ имать всю силу. И внегда гонимъ, возбегнетъ на высоту и ввержетъ себя долу, безъ накости пребываетъ. Подружія себѣ не имать, живетъ 532 лѣта. И егда скидаетъ свой рогъ вскрай моря и отъ него возрастаетъ червь; а отъ того бываетъ звѣрь единорогъ. А старый звѣрь безъ рога бываетъ не силенъ, сиротѣетъ и умираетъ".
Серафимы - одинъ изъ девяти чиновъ ангельскихъ, о которыхъ упоминается въ Священномъ Писаніи. Серафимы, по изображенію пророка Исаiи, составляютъ высшую степень въ небесной іерархіи, ближайшую къ Богу. Въ видѣніи пророка они представляются окружающими престолъ Господа; они имѣютъ человѣческій образъ; у каждаго изъ нихъ по шести крыльевъ: двумя закрываютъ они свои лица, двумя - ноги, двумя летаютъ, и неумолчно поютъ пѣснь: "святъ, святъ, святъ Іегова воинствъ, вся земля полна славы Его". Одинъ изъ серафимовъ коснулся зажженнымъ углемъ устъ Исаiи, сказавъ ему: "вотъ это коснулось устъ твоихъ, и беззаконіе твое удалено отъ тебя, и грѣхъ твой очищенъ" (Исаiи VI,1-7). Отцами церкви серафимамъ усвояется обыкновенно мѣсто перваго чина первой степени (серафимы, херувимы, престолы).
Изъ-за словъ твоихъ, какъ соловьи, изъ-за словъ твоихъ, какъ жемчуга, звѣри дикіе - слова мои, шерсть на нихъ, клыки у нихъ, рога. Я вѣдь безумнымъ сталъ, красавица.
Ради щекъ твоихъ, ширазскихъ розъ, краску щекъ моихъ утратилъ я, ради золотыхъ твоихъ волосъ золото мое разсыпалъ я. Нагимъ и голымъ сталъ, красавица.
Для того, чтобъ посмотрѣть хоть разъ, бирюза - твой взоръ, или бериллъ, семь ночей не закрывалъ я глазъ, отъ дверей твоихъ не отходилъ. Съ глазами полными крови сталъ, красавица.
Оттого что дома ты всегда, я не выхожу изъ кабака. Оттого что честью ты горда, тянется къ ножу моя рука. Площаднымъ негодяемъ сталъ, красавица.
Если солнце есть и вѣченъ Богъ, то перешагнешь ты мой порогъ.
Ширазъ - главный городъ персидской провинціи Фарсистанъ, находится въ плодородной долинѣ на высотѣ 1550 м надъ уровнемъ моря, окруженъ горами; расположенъ въ 52 км отъ древняго Персеполя, на караванной дорогѣ въ Исфаханъ. Окрестности города славятся садами (ширазскія розы, воспѣтыя родившимися здѣсь Гафизомъ и Саади; могилы обоихъ поэтовъ находятся въ Ширазѣ). Послѣ паденія Сасанидовъ Ширазъ служилъ резиденціей халифовъ и сдѣлался блестящимъ центромъ персидской культуры X-XIII вв. Въ 1387 г. городъ былъ завоеванъ Тимуромъ.
Бирюза или Каллаитъ - голубой или рѣже ярь-мѣдянково-зеленый минералъ, являющійся въ видѣ плотныхъ, аморфныхъ, почковидныхъ или сталактитовыхъ, натечныхъ массъ, въ жилахъ, вкраплинахъ и галькахъ. Хорошія разности бирюзы, употребляемыя на украшенія въ качествѣ драгоцѣннаго камня, обыкновенно называютъ восточной бирюзой. Главнымъ мѣсторожденіемъ слѣдуетъ считать Мааданское около города Нишапура, къ сѣверо-западу отъ Герата въ Персіи. Благодаря своему красивому цвѣту, бирюза, не смотря на незначительную твердость, считается драгоцѣннымъ камнемъ.
Бериллъ - минералъ гексагональной системы, изъ бисиликатовъ. Прозрачныя изумрудно-зеленыя разности берилла носятъ названіе изумруда (смарагда, Smaragd, Emeraude) и высоко цѣнятся въ качествѣ первоклассныхъ драгоцѣнныхъ камней. Бериллъ и изумрудъ были извѣстны уже Плинію и Теофрасту; они цѣнились древними очень высоко и, по Геродоту, кольцо Поликрата было украшено изумрудомъ. Древніе греки очень дорожили изумрудами, а египтяне украшали ими муміи. Хорошіе изумруды рѣдки. Бериллы всѣхъ другихъ цвѣтовъ кромѣ изумруда, носятъ названіе обыкновеннаго берилла; прозрачныя красивыя разности называютъ благороднымъ берилломъ. Синевато-зеленые бериллы цвѣта морской воды извѣстны подъ названіемъ аквамарина. Бериллъ, даже и благородный, является значительно менѣе рѣдкимъ, чѣмъ изумрудъ и встрѣчается какъ въ розсыпяхъ, такъ и вросшимъ въ гранитѣ, гнейсѣ, слюдяномъ и тальковомъ сланцѣ. Изумруды употребляются для украшеній, какъ первоклассные драгоцѣнные камни, хорошіе бериллы идутъ на различныя мелкія подѣлки, а непрозрачные и негодные бериллы служатъ источникомъ для добыванія окиси бериллія.
Когда я кончу наконецъ игру въ cache-cache со смертью хмурой, то сдѣлаетъ меня Творецъ персидскою миніатюрой.
И небо, точно бирюза, и принцъ, поднявшій еле-еле миндалевидные глаза на взлетъ дѣвическихъ качелей. Съ копьемъ окровавленнымъ шахъ, стремящійся тропой невѣрной на киноварныхъ высотахъ за улетающею серной. И ни во снѣ, ни на яву невиданныя туберозы, и сладкимъ вечеромъ въ траву уже наклоненныя лозы.
А на обратной сторонѣ, какъ облака Тибета, чистой, носить отрадно будетъ мнѣ значекъ великаго артиста.
Благоухающій старикъ, негоціантъ или придворный, взглянувъ, меня полюбитъ вмигъ любовью острой и упорной. Его однообразныхъ дней звѣздой я буду путеводной, вино, любовницъ и друзей я заменю поочередно.
И вотъ когда я утолю, безъ упоенья, безъ страданья, старинную мечту мою будить повсюду обожанье.
Игра въ cache-cache - игра въ прятки (франц.).
Киноварь, по составу сѣрнистая ртуть, одна изъ давно извѣстныхъ красныхъ минеральныхъ красокъ, встрѣчается въ природѣ въ готовомъ видѣ и представляетъ ртутную руду. Въ практикѣ, какъ пигментъ, употребляется не естественная киноварь, а приготовленная искусственно: 540 частей ртути смѣшиваются съ 75 частями сѣры, нагрѣваются въ желѣзныхъ сосудахъ, сперва съ желѣзными шлемами, которые потомъ замѣняются глиняными, и прокаливаются на песчаной банѣ. При этомъ возгоняется волокнистая въ изломѣ масса, ярко-краснаго съ синеватымъ оттѣнкомъ цвѣта, при растираніи дающая красный порошокъ. Химическое соединеніе ртути съ сѣрою происходитъ уже при смѣшеніи ихъ на холоду въ теченіе 2-3 часовъ. Измельченіе взогнанной киновари производятъ на бѣгунахъ, часто съ прибавкою воды. Замѣчено, что чѣмъ дольше производятъ измельченіе, тѣмъ ярче и свѣтлѣе оттѣнокъ краски. Киноварь употребляется въ живописи (какъ масляная и акварельная краска), въ ситцепечатномъ дѣлѣ, обойномъ и сургучномъ производствахъ.
Тубероза (Polianthes tuberosa L.) - многолѣтнее клубненосное травянистое растеніе изъ семейства Amaryllidaceae, развивающее наземные невѣтвистые стебли до 1 м высотою; при основаніи стебля находятся многочисленные, длинные узкіе листья, на стеблѣ листья немногочисленные и болѣе короткіе; стебель заканчивается довольно крупной метелкой изъ бѣлыхъ, весьма душистыхъ цвѣтковъ; цвѣтокъ обоеполый, ворончатый, съ длинною трубочкою и вверхъ отстоящими надрѣзами; тычинки короче околоцвѣтника, съ тонкими нитями; рыльце тройное. Тубероза принадлежитъ къ излюбленнымъ декоративнымъ растеніямъ. Тубероза цвѣтетъ въ августѣ, у насъ на воздухѣ не зимуетъ (тепличное растеніе).
Негоціантъ - купецъ, торговецъ.
Прекрасно въ насъ влюбленное вино и добрый хлѣбъ, что въ печь для насъ садится, и женщина, которою дано, сперва измучившись, намъ насладиться.
Но что намъ дѣлать съ розовой зарей надъ холодѣющими небесами, гдѣ тишина и неземной покой, что дѣлать намъ съ безсмертными стихами? Ни съѣсть, ни выпить, ни поцѣловать. Мгновеніе бѣжитъ неудержимо, и мы ломаемъ руки, но опять осуждены итти все мимо, мимо.
Какъ мальчикъ, игры позабывъ свои, слѣдитъ порой за дѣвичьимъ купаньемъ, и ничего не зная о любви, все-жъ мучится таинственнымъ желаньемъ. Какъ нѣкогда въ разросшихся хвощахъ ревѣла отъ сознанія безсилья тварь скользкая, почуя на плечахъ еще не появившіяся крылья. Такъ вѣкъ за вѣкомъ - скоро ли, Господь? подъ скальпелемъ природы и искусства кричитъ нашъ духъ, изнемогаетъ плоть, рождая органъ для шестого чувства.
Моя любовь къ тебѣ сейчасъ - слоненокъ, родившійся въ Берлинѣ, иль Парижѣ и топающій ватными ступнями по комнатамъ хозяина звѣринца. Не предлагай ему французскихъ булокъ, не предлагай ему кочней капустныхъ, онъ можетъ съѣсть лишь дольку мандарина, кусочекъ сахару или конфету.
Не плачь, о нѣжная, что въ тесной клѣткѣ онъ сдѣлается посмѣяньемъ черни, чтобъ въ носъ ему пускали дымъ сигары приказчики подъ хохотъ мидинетокъ. Не думай, милая, что день настанетъ, когда, взбѣсившись, разорветъ онъ цѣпи и побѣжитъ по улицамъ и будетъ, какъ автобусъ, давить людей вопящихъ.
Нѣтъ, пусть тебѣ приснится онъ подъ утро въ парчѣ и мѣди, въ страусовыхъ перьяхъ, какъ тотъ, великолѣпный, что когда-то несъ къ трепетному Риму Ганнибала.
Кочень - кочанъ.
Мидинетка - молодая парижская швея, веселая наивная дѣвица.
... какъ тотъ, великолѣпный, что когда-то несъ къ трепетному Риму Ганнибала - африканскіе слоны, использовавшіеся въ античныхъ арміяхъ, сейчасъ обычно называются сѣвероафриканскими. Эти слоны были отдѣльнымъ видомъ саваннаго африканскаго слона, ареалъ котораго на данный моментъ располагается южнѣе Сахары. Въ античное время климатъ въ Сѣверной Африкѣ былъ мягче, чѣмъ въ наши дни, и въ Магрибѣ, между пустыней и Средиземнымъ моремъ, находилась полоса саваннъ, гдѣ и обитали нынѣ вымершіе сѣвероафриканскіе слоны. Данный подвидъ Loxodonta africana pharaohensis отличался отъ саванныхъ слоновъ меньшими размѣрами, болѣе мирнымъ характеромъ и лучшими способностями къ дрессировкѣ. Именно такіе слоны использовались въ 217 году до н. э. Ганнибаломъ въ походѣ на Римъ, причемъ размѣры ихъ (возможно, около 2,5 м въ высоту) позволяли ѣздить на нихъ верхомъ, какъ на лошадяхъ.
Шелъ я по улицѣ незнакомой и вдругъ услышалъ вороній грай, и звоны лютни, и дальніе громы, передо мною летѣлъ трамвай. Какъ я вскочилъ на его подножку, было загадкою для меня, въ воздухѣ огненную дорожку онъ оставлялъ и при свѣтѣ дня. Мчался онъ бурей темной, крылатой, онъ заблудился въ безднѣ временъ.... Остановите, вагоновожатый, остановите сейчасъ вагонъ.
Поздно. Ужъ мы обогнули стѣну, мы проскочили сквозь рощу пальмъ, черезъ Неву, черезъ Нилъ и Сену мы прогремѣли по тремъ мостамъ. И, промелькнувъ у оконной рамы, бросилъ намъ вслѣдъ пытливый взглядъ нищій старикъ,- конечно тотъ самый, что умеръ въ Бейрутѣ годъ назадъ.
Гдѣ я? Такъ томно и такъ тревожно сердце мое стучитъ въ отвѣтъ: видишь вокзалъ, на которомъ можно въ Индію Духа купить билетъ. Вывеска... кровью налитыя буквы гласятъ - зеленная,- знаю, тутъ вмѣсто капусты и вмѣсто брюквы мертвыя головы продаютъ. Въ красной рубашкѣ, съ лицомъ какъ вымя, голову срѣзалъ палачъ и мнѣ, она лежала вмѣстѣ съ другими здѣсь въ ящикѣ скользкомъ, на самомъ днѣ.
А въ переулкѣ заборъ дощатый, домъ въ три окна и сѣрый газонъ... Остановите, вагоновожатый, остановите сейчасъ вагонъ.
Машенька, ты здѣсь жила и пѣла, мнѣ, жениху коверъ ткала, гдѣ же теперь твой голосъ и тѣло, можетъ ли быть, что ты умерла! Какъ ты стонала въ своей свѣтлицѣ, я же съ напудренною косой шелъ представляться Императрицѣ, и не увидѣлся вновь съ тобой.
Понялъ теперь я: наша свобода только оттуда бьющій свѣтъ, люди и тѣни стоятъ у входа въ зоологическій садъ планетъ.
И сразу вѣтеръ знакомый и сладкій, и за мостомъ летитъ на меня всадника длань въ желѣзной перчаткѣ и два копыта его коня.
Вѣрной твердынею православья врѣзанъ Исакій въ вышинѣ, тамъ отслужу молебенъ о здравьи Машеньки и панихиду по мнѣ.
И все-жъ навѣки сердце угрюмо, и трудно дышать, и больно жить... Машенька, я никогда не думалъ, что можно такъ любить и грустить.
Эльга, Эльга! - звучало надъ полями, гдѣ ломали другъ другу крестцы съ голубыми, свирѣпыми глазами и жилистыми руками молодцы.
Ольга, Ольга! - вопили древляне съ волосами, желтыми, какъ медъ, выцарапывая въ раскаленной банѣ окровавленными ногтями ходъ.
И за дальними морями чужими не уставала звенѣть, то же звонкое вызванивая имя, варяжская сталь въ византійскую мѣдь.
Всѣ забылъ я, что помнилъ ране христіанскія имена, и твое лишь имя, Ольга, для моей гортани слаще самаго стараго вина. Годъ за годомъ все неизбѣжнѣй запѣваютъ въ крови вѣка, опьяненъ я тяжестью прежней скандинавскаго костяка. Древнихъ ратей воинъ отсталый, къ этой жизни затая вражду, сумасшедшихъ сводовъ Валгаллы, славныхъ битвъ и пировъ я жду.
Вижу черепъ съ брагой хмельною, бычьи розовые хребты, и валькиріей надо мною Ольга, Ольга, кружишь ты.
Толстый, качался онъ, какъ въ дурманѣ, зубы блестѣли изъ-подъ хищныхъ усовъ, на ярко красномъ его доломанѣ сплетались узлы золотыхъ шнуровъ.
Струна... и гортанный вопль... и сразу сладостно такъ заныла кровь моя, такъ убѣдительно повѣрилъ я разсказу про иные, родные мнѣ края. Вѣщія струны - это жилы бычьи, но горькой травой питались быки, гортанный голосъ - жалобы дѣвичьи изъ-подъ зажимающей ротъ руки.
Пламя костра, пламя костра, колонны красныхъ стволовъ и оглушительный гикъ, ржавые листья топчетъ гость влюбленный, кружащійся въ толпѣ бенгальскій тигръ. Капли крови текутъ съ усовъ колючихъ, томно ему, онъ сытъ, онъ опьянѣлъ, ахъ, здѣсь слишкомъ много бубновъ гремучихъ, слишкомъ много сладкихъ, пахучихъ тѣлъ.
Мнѣ ли видѣть его въ дыму сигарномъ, гдѣ пробки хлопаютъ, люди кричатъ, на мокромъ столѣ чубукомъ янтарнымъ злого сердца отстукивающимъ тактъ? Мнѣ, кто помнитъ его въ стругѣ алмазномъ, на убѣгающей къ Творцу рѣкѣ, грозою ангеловъ и сладкимъ соблазномъ съ кровавой лиліей въ тонкой рукѣ?
Дѣвушка, что же ты? Вѣдь гость богатый, встань передъ нимъ, какъ комета въ ночи, сердце крылатое въ груди косматой вырви, вырви сердце и растопчи. Шире, все шире, кругами, кругами ходи, ходи и рукой мани, такъ паръ вечерній плаваетъ лугами. Когда за лѣсомъ огни и огни.
Вотъ струны-быки и слѣва и справа, рога ихъ - смерть, и мычанье - бѣда, у нихъ на пастбищѣ горькія травы, колючій волчецъ, полынь, лебеда. Хочетъ встать, не можетъ... кремень зубчатый, зубчатый кремень, какъ гортанный крикъ, подъ бархатной лапой, грозно подъятой, въ его крылатое сердце проникъ. Рухнулъ грудью, путая аксельбанты. Уже не пить, не смотрѣть нельзя, засуетились офиціанты, пьянаго гостя унося.
Что-жъ, господа, половина шестого? Счетъ, Асмодей, намъ приготовь! Дѣвушка, смѣясь, съ полосы кремневой узкимъ язычкомъ слизываетъ кровь.
Соловьи на кипарисахъ и надъ озеромъ луна, камень черный, камень бѣлый, много выпилъ я вина, мнѣ сейчасъ бутылка пѣла громче сердца моего: міръ лишь лучъ отъ лика друга, все иное тѣнь его!
Виночерпія взлюбилъ я не сегодня, не вчера, не вчера и не сегодня пьяный съ самаго утра. И хожу и похваляюсь, что узналъ я торжество: міръ лишь лучъ отъ лика друга, все иное тѣнь его!
Я бродяга и трущобникъ, непутевый человѣкъ, все, чему я научился, все забылъ теперь навѣкъ, ради розовой усмѣшки и напѣва одного: міръ лишь лучъ отъ лика друга, все иное тѣнь его!
Вотъ иду я по могиламъ, гдѣ лежатъ мои друзья, о любви спросить у мертвыхъ неужели мнѣ нельзя? И кричитъ изъ ямы черепъ тайну гроба своего: міръ лишь лучъ отъ лика друга, все иное тѣнь его!
Подъ луною всколыхнулись въ дымномъ озерѣ струи, на высокихъ кипарисахъ замолчали соловьи, лишь одинъ запѣлъ такъ громко, тотъ, не пѣвшій ничего: міръ лишь лучъ отъ лика друга, все иное тѣнь его!
Источникомъ стихотворенія послужила "Пѣсня" великаго персидскаго поэта и философа Насири-Хосрова (1003/4-послѣ 1072 г.) въ прозаическомъ переводѣ проф. В.А.Жуковскаго: Жуковскій В.А. Пѣснь Насири-Хосрова // Записки Восточнаго Отдѣленія Императорскаго Русскаго Археологическаго Общества.- Томъ четвертый.- 1889.- СПб.: Типографія Императорской Академіи Наукъ, 1890.- С.386-393.
"... подъ "другомъ" и красавицей нужно понимать Бога, къ единенію съ которымъ стремится всякій мистикъ, упиваясь "виномъ" божественной любви; таскающіе кувшины съ виномъ, сидящіе только на порогѣ храма, будутъ новички созерцательной жизни и суфійскихъ исканій, которымъ противупоставляются люди умудренные, старцы "тянущіе винную гущу"" (Жуковскій В. Пѣснь Насири-Хосрова).
Колдовствомъ и ворожбою въ тишинѣ глухихъ ночей леопардъ, убитый мною, занятъ въ комнатѣ моей.
Люди входятъ и уходятъ, позже всѣхъ уходитъ та, для которой въ жилахъ бродитъ золотая темнота. Поздно. Мыши засвистѣли, глухо крякнулъ домовой, и мурлычитъ у постели леопардъ, убитый мной.
- По ущельямъ Добробрана сизый плаваетъ туманъ, солнце красное, какъ рана, озарило Добробранъ.
- Запахъ меда и вервены вѣтеръ гонитъ на востокъ, и ревутъ, ревутъ гіены, зарывая носъ въ песокъ.
- Братъ мой, братъ мой, ревы слышишь, запахъ чуешь, видишь дымъ? Для чего-жъ тогда ты дышишь этимъ воздухомъ сырымъ?
- Нѣтъ, ты долженъ, мой убійца, умереть въ странѣ моей, чтобъ я снова могъ родиться въ леопардовой семьѣ. -
Неужели до разсвѣта мнѣ ловить лукавый зовъ? Ахъ, не слушалъ я совѣта, не спалилъ ему усовъ. Только поздно! Вражья сила одолѣла и близка: вотъ затылокъ мнѣ сдавила, точно мѣдная, рука... Пальмы... съ неба страшный пламень жжетъ песчаный водоемъ... Данакиль припалъ за камень съ пламенѣющимъ копьемъ. Онъ не знаетъ и не спроситъ, чѣмъ душа моя горда, только душу эту броситъ, самъ не вѣдая куда. И не въ силахъ я бороться, я спокоенъ, я встаю, у жирафьяго колодца я окончу жизнь мою.
Добробранъ - Дэбрэ-Бырхан - городъ въ Эѳіопіи. Расположенъ въ 120 километрахъ къ сѣверо-востоку отъ Аддисъ-Абебы, на шоссе, связывающемъ столицу съ городомъ Дэссе. Лежитъ на высотѣ 2805 метровъ надъ уровнемъ моря.
Вервена - вербена - цѣнное лѣкарственное растеніе.
Афаръ (или арабское наименованіе - Данакиль) - полукочевой народъ кушитской группы, обитающій въ Восточной Африкѣ. Проживаютъ на территоріи Эѳіопіи (большая часть), Эритреи и Джибути (гдѣ составляютъ треть населенія страны). Исторически занимаютъ территорію пустыни Данакиль, на которой вели кочевой образъ жизни.
Я помню древнюю молитву мастеровъ: храни насъ, Господи, отъ тѣхъ учениковъ, которые хотятъ, чтобъ нашъ убогій геній кощунственно искалъ все новыхъ откровеній.
Намъ можетъ нравиться прямой и честный врагъ, но эти каждый нашъ выслѣживаютъ шагъ, ихъ радуетъ, что мы въ бореніи, покуда Петръ отрекается и предаетъ Іуда. Лишь небу вѣдомы предѣлы нашихъ силъ, потомствомъ взвѣсится, кто сколько утаилъ, что создадимъ мы впредь, на это власть Господня, но что мы создали, то съ нами посегодня.
Всѣмъ оскорбителямъ мы говоримъ привѣтъ, превозносителямъ мы отвѣчаемъ - нѣтъ! Упреки льстивые и гулъ молвы хвалебный равно для творческой святыни не потребны, вамъ стыдно мастера дурманить беленой, какъ карфагенскаго слона передъ войной.
...дурманить беленой, какъ карфагенскаго слона передъ войной - дрессировщики для повышенія эффективности слоновъ въ бою пытались искусственно вызвать у нихъ агрессiю, для чего использовали наркотическія вещества, алкоголь, громкіе звуки и музыку. Примѣненіе такихъ способовъ описано въ неканонической Третьей книгѣ Маккавейской: "Тогда царь, исполненный сильнаго гнѣва и неизмѣнный въ своей ненависти, призвалъ Ермона, завѣдовавшаго слонами, и приказалъ на слѣдующій день всѣхъ слоновъ, числомъ пятьсотъ, накормить ладаномъ въ возможно большихъ пріемахъ и вдоволь напоить цѣльнымъ виномъ и, когда они разсвирѣпѣютъ отъ даннаго имъ въ изобиліи питья, вывести ихъ на Іудеевъ, обреченныхъ встрѣтить смерть" (3 Макк.5:1).
Уронила дѣвушка перстень въ колодецъ, въ колодецъ ночной, простираетъ легкіе персты къ холодной водѣ ключевой.
- Возврати мой перстень, колодецъ, въ немъ красный, цейлонскій рубинъ, что съ нимъ будетъ дѣлать народецъ тритоновъ и мокрыхъ ундинъ? -
Въ глубинѣ вода потемнѣла, послышался ропотъ и гамъ: - Теплотою живого тѣла твой перстень понравился намъ. -
- Мой женихъ изнемогъ отъ муки, и будетъ онъ въ водную гладь погружать горячія руки, горячія слезы ронять. -
Надъ водой показались рожи тритоновъ и мокрыхъ ундинъ: - Съ человѣческой кровью схожій понравился намъ твой рубинъ. -
- Мой женихъ, онъ живетъ съ молитвой, съ молитвой одной о любви. Попрошу, и стальною бритвой откроетъ онъ вены свои. -
- Перстень твой навѣрно цѣлебный, что ты молишь его съ тоской. Выкупаешь такой волшебной цѣной, любовью мужской. -
- Просто золото краше тѣла и рубины краснѣй, чѣмъ кровь, и донынѣ я не умѣла понять, что такое любовь. -
Тритонъ (Τρίτων, Triton) - въ греческой миѳологіи сынъ Посейдона и Амфитриты, съ которыми онъ живетъ въ золотомъ дворцѣ на днѣ моря, близъ Эгъ. На материкѣ главнымъ мѣстомъ его пребыванія считались окрестности Алалкоменъ въ Беотіи, близъ Копаидскаго озера, гдѣ находилась рѣка Тритонъ. Обыкновенно Тритонъ называется морскимъ старцемъ (ἃλιος γέρον), но наружность его, судя по памятникамъ искусства, изображалась различно. По Павзанію, у Тритона вмѣсто ногъ хвостъ, какъ у дельфиновъ. Въ цвѣтущую пору искусства греческіе художники нерѣдко прикрывали одеждой нижнюю часть тѣла Тритона; позднѣе она была изображаема въ видѣ двухъ рыбьихъ хвостовъ, а спереди къ туловищу придавались конскія грудь и ноги, такъ что получалось чудовище тройной породы,- такъ называемый морской кентавръ. Атрибутами Тритона были дельфинъ, рогъ для вина, витая раковина. Съ помощью послѣдней онъ извлекаетъ то бурные, то нѣжные звуки, смотря по тому, поднимаетъ-ли онъ бурю или успокоиваетъ расходившуюся водную стихію. Мизенъ, знаменитый трубачъ Энея, погибъ оттого, что дерзнулъ вызвать Тритона на состязаніе въ игрѣ на рогѣ. Даже гиганты обратились въ бѣгство при зычномъ звукѣ Тритоновой раковины. Въ поэзіи мы встрѣчаемъ Тритона въ различныхъ положеніяхъ: то онъ преслѣдуетъ своими любезностями морскихъ нимфъ, то, подобно Посейдону, ударяетъ въ скалы трезубцемъ, то носится по волнамъ на великолѣпныхъ коняхъ, то показывается на берегу, гдѣ подкарауливаетъ людей и пожираетъ ихъ. Съ IV в. до Р.Хр. Тритонъ мало-помалу утрачиваетъ индивидуальность и, подобно Силену, Пану и другимъ, становится миѳологическимъ родовымъ понятіемъ. Какъ Сатиры, Паниски, Кентавры на сушѣ, такъ Тритоны на морѣ представляютъ собою однородную семью божества: они влюбчивы, задорны, капризны, носятся съ шумомъ по морю и трубятъ въ свои раковины, олицетворяя шумный, перемѣнчивый, капризный характеръ водной стихіи, съ таинственною жизнью ея глубины. Въ художественныхъ изображеніяхъ изъ жизни морскихъ божествъ Тритоны - необходимыя фигуры. Однимъ изъ замѣчательныхъ произведеній искусства была большая группа Скопаса, которую Плиній видѣлъ въ Римѣ: въ числѣ морскихъ божествъ были изображены въ ней Нептунъ, Өетида, нереиды, дельфины, киты, гиппокампы (морскіе кони), хоръ Форка, Тритоны и проч.
Ундины (отъ лат. unda - волна) - миѳическія существа, созданныя фантазіей средневѣковыхъ алхимиковъ и кабалистовъ, заимствовавшихъ основныя ихъ черты частью изъ народныхъ германскихъ представленій о никсахъ и русалкахъ, частью изъ греческихъ миѳовъ о наядахъ, сиренахъ и тритонахъ. Въ сочиненіяхъ этихъ ученыхъ ундины играли роль стихійныхъ духовъ, жившихъ въ водѣ и управлявшихъ водной стихіей во всѣхъ ея проявленіяхъ, подобно тому какъ саламандры были духами огня, гномы управляли подземнымъ міромъ, а эльфы - воздухомъ. Существа, соотвѣтствовавшія въ народныхъ повѣрьяхъ ундинамъ, если были женскаго рода, отличались красивою внѣшностью, обладали роскошными волосами (иногда зеленоватаго цвѣта), которые онѣ расчесывали, выходя на берегъ или покачиваясь на морскихъ волнахъ. Иногда народная фантазія приписывала имъ рыбій хвостъ, которымъ оканчивалось туловище вмѣсто ногъ. Очаровывая своею красотой и пѣніемъ путниковъ, ундины увлекали ихъ въ подводную глубь, гдѣ дарили своею любовью и гдѣ года и вѣка проходили какъ мгновенья. По скандинавскимъ воззрѣніямъ, человѣкъ, попавшій однажды къ ундинамъ, уже не возвращался назадъ на землю, истощенный ихъ ласками. Иногда ундины вступали въ бракъ съ людьми на землѣ, такъ какъ получали при этомъ безсмертную человѣческую душу, особенно если у нихъ рождались дѣти.
Пастухъ веселый поутру рано выгналъ коровъ въ тѣнистые долы Броселіаны. Паслись коровы, и пѣсню своихъ веселій на тростниковой игралъ онъ свирели.
И вдругъ за вѣтвями послышался голосъ, какъ будто не птичій, онъ видитъ птицу, какъ пламя, съ головкой милой, дѣвичьей. Прерывно пѣнье, такъ плачетъ во снѣ младенецъ, въ черныхъ глазахъ томленье, какъ у восточныхъ плѣнницъ.
Пастухъ дивится и смотритъ зорко: такая красивая птица, а стонетъ такъ горько. -
Ея отвѣту онъ внемлетъ смущенный:
- Мнѣ подобныхъ нѣту на землѣ зеленой.
- Хоть мальчикъ-птица, исполненный дивныхъ желаній, и долженъ родиться въ Броселіанѣ, но злая судьба намъ не дастъ наслажденья, подумай, пастухъ, должна я умереть до его рожденья.
- И вотъ, мнѣ не любы ни солнце, ни мѣсяцъ высокій, никому не нужны мои губы и блѣдныя щеки.
- Но всего мнѣ жальче, хоть и всего дороже, что птица-мальчикъ будетъ печальнымъ тоже.
- Онъ станетъ порхать по лугу, садиться на вязы эти и звать подругу, которой ужъ нѣтъ на свѣтѣ.
- Пастухъ, ты навѣрно грубый, ну что-жъ, я терпѣть умѣю, подойди, поцѣлуй мои губы и хрупкую шею.
- Ты юнъ, захочешь жениться, у тебя будутъ дѣти, и память о дѣвѣ-птицѣ долетитъ до иныхъ столѣтій. -
Пастухъ вдыхаетъ запахъ кожи, солнцемъ нагрѣтой, слышитъ, на птичихъ лапахъ звенятъ золотые браслеты. Вотъ уже онъ въ изступленьи, что дѣлаетъ, самъ не знаетъ, загорѣлыя его колѣни красныя перья попираютъ. Только разъ застонала птица, разъ одинъ застонала, и въ груди ея сердце биться вдругъ перестало.
Она не воскреснетъ, глаза помутнѣли, и грустныя пѣсни надъ нею играетъ пастухъ на свирѣли.
Съ вечерней прохладой встаютъ сѣдые туманы, и гонитъ онъ къ дому стадо изъ Броселіаны.
Соломко С. Синяя птица
Броселіана - Броселіандъ (фр. Broceliande, бретъ. Brekilien) - сказочный лѣсъ, прототипомъ котораго сталъ самый большой лѣсной массивъ Бретани - Пемпонскій лѣсъ, въ 30 км отъ города Реннъ. Броселіандъ извѣстенъ какъ мѣсто дѣйствій средневѣковыхъ легендъ о королѣ Артурѣ, въ томъ числѣ романа Кретьена де Труа "Ивэйнъ, или Рыцарь со львомъ".
У этого стихотворения любопытная предыстория. Со слов И.Одоевцевой,
""Дева-Птица" - единственное стихотворение Гумилева, написанное по рифмовнику. Гумилев, неизвестно где, раздобыл этот рифмовник - старый, затрепанный, в голубой бумажной обложке и со смехом читал его мне.
- Отличное пособие. Я им непременно как-нибудь воспользуюсь и вам советую.
Я выразила сомнение в том, что он им воспользуется.
- Не верите? Хотите пари держать, что я напишу стихи по этому рифмовнику? ... Через несколько дней он, торжествуя, прочел мне "Деву-Птицу".
- Вот видите, я сказал, что напишу и написал! Вслушайтесь в качающийся, необычайный ритм. А началось с рифм: младенец - пленниц, прохладной - стадо, коровы - тростниковой,- я от них оттолкнулся и стал плести кружево, пользуясь все новыми готовыми рифмами: высокий - щеки, нагретой - браслеты; рифмоидом - жальче - мальчик и так далее, а потом привел все в порядок, кое-что подчистил, и получилось совсем хорошо. И даже глубокомысленно. ... Мы с Георгием Ивановым, Мандельштамом и Оцупом дружно осудили эту "Деву-Птицу", будто сошедшую, по выражению Георгия Иванова, с картины Самокиш-Судковской. И даже посмеялись над ней - конечно, не в присутствии Гумилева, а за его спиной" (Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1989. С.274).
Старый бродяга въ Адисъ-Абебѣ, покорившій многія племена, прислалъ ко мнѣ чернаго копьеносца съ привѣтомъ, составленнымъ изъ моихъ стихов. Лейтенантъ, водившій канонерки подъ огнемъ непріятельскихъ батарей, цѣлую ночь надъ южнымъ моремъ читалъ мнѣ на память мои стихи. Человѣкъ, среди толпы народа застрѣлившій императорскаго посла, подошелъ пожать мнѣ руку, поблагодарить за мои стихи.
Много ихъ, сильныхъ, злыхъ и веселыхъ, убивавшихъ слоновъ и людей, умиравшихъ отъ жажды въ пустынѣ, замерзавшихъ на кромкѣ вѣчнаго льда, вѣрныхъ нашей планетѣ, сильной, веселой и злой, возятъ мои книги въ сѣдельной сумкѣ, читаютъ ихъ въ пальмовой рощѣ, забываютъ на тонущемъ кораблѣ.
Я не оскорбляю ихъ неврастеніей, не унижаю душевной теплотой, не надоѣдаю многозначительными намеками на содержимое выѣденнаго яйца.
Но когда вокругъ свищутъ пули, когда волны ломаютъ борта, я учу ихъ, какъ не бояться, не бояться и дѣлать, что надо. И когда женщина съ прекраснымъ лицомъ, единственно дорогимъ во вселенной, скажетъ: я не люблю васъ - я учу ихъ, какъ улыбнуться, и уйти, и не возвращаться больше.
А когда придетъ ихъ послѣдній часъ, ровный, красный туманъ застелетъ взоры, я научу ихъ сразу припомнить всю жестокую, милую жизнь, всю родную, странную землю, и, представъ передъ ликомъ Бога съ простыми и мудрыми словами, ждать спокойно его суда.
Лейтенантъ, водившій канонерки подъ огнемъ непріятельскихъ батарей... - Сергей Адамович Колбасьев (1899–1937?), окончил Морской кадетский корпус в Петербурге. В 1918 г. вступил в ряды рабоче-крестьянского Красного флота. Участвовал в боях против белогвардейцев на Белом море, Волге и Азовском море, где командовал дивизионом канонерских лодок (Карпов А.Н., Коган В.Г Азовский флот и флотилии). В 1923-1928 гг. на дипломатической работе. С 1922 г. начал заниматься литературной деятельностью. Основная тема его произведений - Красный военно-морской флот. Увлекался джазом, живописью, радиотехникой, парусным спортом, искусно строил модели кораблей. Был расстрелян в 1937 г. или сгинул в Гулаге позже.
Это было золотою ночью, золотою ночью, но безлунной, онъ бѣжалъ, бѣжалъ черезъ равнину, на колѣни падалъ, поднимался, какъ подстрѣленный метался заяцъ, и горячія струились слезы, по щекамъ морщинами изрытымъ, по козлиной старческой бородкѣ. А за нимъ его бѣжали дѣти, а за нимъ его бѣжали внуки, и въ шатрѣ изъ небѣленой ткани брошенная правнучка визжала.
- Возвратись, - ему кричали дѣти, и ладони складывали внуки, - ничего худого не случилось, овцы не наѣлись молочая, дождь огня священнаго не залилъ, ни косматый левъ, ни зендъ жестокій къ нашему шатру не подходили. -
Черная предъ нимъ чернѣла круча, старый кручи въ темнотѣ не видѣлъ, рухнулъ такъ, что затрещали кости, такъ, что чуть души себѣ не вышибъ. И тогда еще ползти пытался, но его уже схватили дѣти, за полы придерживали внуки, и такое онъ имъ молвилъ слово:
- Горе! Горе! Страхъ, петля и яма для того, кто на землѣ родился, потому что столькими очами на него взираетъ съ неба черный, и его высматриваетъ тайны. Этой ночью я заснулъ, какъ должно, обвернувшись шкурой, носомъ въ землю, снилась мнѣ хорошая корова съ выменемъ отвислымъ и раздутымъ, подъ нее подползъ я, поживиться молокомъ парнымъ, какъ ужъ, я думалъ, только вдругъ она меня лягнула, я перевернулся и проснулся: былъ безъ шкуры я и носомъ къ небу. Хорошо еще, что мнѣ вонючка правый глазъ поганымъ сокомъ выжгла, а не то, гляди я въ оба глаза, мертвымъ бы остался я на мѣстѣ. Горе! Горе! Страхъ, петля и яма для того, кто на землѣ родился. -
Дѣти взоры опустили въ землю, внуки лица спрятали локтями, молчаливо ждали всѣ, что скажетъ старшій сынъ съ сѣдою бородою, и такое тотъ промолвилъ слово:
- Съ той поры, что я живу, со мною ничего худого не бывало, и мое выстукиваетъ сердце, что и впредь худого мнѣ не будетъ, я хочу обоими глазами посмотрѣть, кто это бродитъ въ небѣ. -
Вымолвилъ и сразу легъ на землю, не ничкомъ на землю легъ, спиною, всѣ стояли, затаивъ дыханье, слушали и ждали очень долго. Вотъ старикъ спросилъ, дрожа отъ страха: - Что ты видишь? - но отвѣта не далъ сынъ его съ сѣдою бородою, и когда надъ нимъ склонились братья, то увидѣли, что онъ не дышитъ, что лицо его, темнѣе мѣди, исковеркано руками смерти.
Ухъ, какъ женщины заголосили, какъ заплакали, завыли дѣти, старый бороденку дергалъ, хрипло страшныя проклятья выкликая. На ноги вскочили восемь братьевъ, крѣпкихъ мужей, ухватили луки, - Выстрѣлимъ - они сказали - въ небо, и того, кто бродитъ тамъ, подстрѣлимъ... Что намъ это за напасть такая? -
Но вдова умершаго вскричала: - Мнѣ отмщенье, а не вамъ отмщенье! Я хочу лицо его увидѣть, горло перервать ему зубами, и когтями выцарапать очи. -
Крикнула и брякнулась на землю, но глаза зажмуривши, и долго про себя шептала заклинанья, грудь рвала себѣ, кусала пальцы. Наконецъ взглянула, усмѣхнулась и закуковала, какъ кукушка:
- Линъ, зачѣмъ ты къ озеру? Линойя, хороша печонка антилопы? Дѣти, у кувшина носъ отбился, вотъ я васъ! Отецъ, вставай скорѣе, видишь, зенды съ вѣтками омелы тростниковыя корзины тащутъ, торговать они идутъ, не биться. Сколько здѣсь огней, народа сколько! Собралось все племя... славный праздникъ! -
Старый успокаиваться началъ, трогать шишки на своихъ колѣняхъ, дѣти луки опустили, внуки осмѣлѣли, даже улыбнулись. Но когда лежавшая вскочила на ноги, то всѣ позеленѣли, всѣ вспотѣли даже отъ испуга: черная, но съ бѣлыми глазами, яростно она металась, воя:
- Горе! Горе! Страхъ, петля и яма! Гдѣ я? Что со мною? Красный лебедь гонится за мной... Драконъ трехглавый крадется... Уйдите, звѣри, звѣри! Ракъ не тронь! Скорѣй отъ козерога! -
И когда она все съ тѣмъ же воемъ, съ воемъ обезумѣвшей собаки, по хребту горы помчалась къ безднѣ, ей никто не побѣжалъ вдогонку.
Смутные къ шатрамъ вернулись люди, сѣли вкругъ на скалы и боялись. Время шло къ полуночи. Гіена ухнула и сразу замолчала. И сказали люди:
- Тотъ, кто въ небѣ, богъ иль звѣрь, онъ вѣрно хочетъ жертвы. Надо принести ему телицу непорочную, отроковицу, на которую досель мужчина не смотрѣлъ ни разу съ вожделѣньемъ. Умеръ Гаръ, сошла съ ума Гарайя, дочери ихъ только восемь весенъ, можетъ быть она и пригодится. -
Побѣжали женщины и быстро притащили маленькую Гарру, старый поднялъ свой топоръ кремневый, думалъ - лучше продолбить ей темя, прежде чѣмъ она на небо взглянетъ, внучка вѣдь она ему, и жалко. -
Но другіе не дали, сказали: - Что за жертва съ теменемъ долбленнымъ?
Положили дѣвочку на камень, плоскій, черный камень, на которомъ до сихъ поръ пылалъ огонь священный, онъ погасъ во время суматохи. Положили и склонили лица. Ждали, вотъ она умретъ, и можно будетъ всѣмъ пойти заснуть до солнца.
Только дѣвочка не умирала, посмотрѣла вверхъ, потомъ направо, гдѣ стояли братья, послѣ снова вверхъ и захотѣла спрыгнуть съ камня.
Старый не пустилъ, спросилъ: - что видишь?
- И она отвѣтила съ досадой:
- Ничего не вижу. Только небо вогнутое, черное, пустое, и на небѣ огоньки повсюду, какъ цвѣты весною на болотѣ. -
Старый призадумался и молвилъ: - Посмотри еще!
- И снова Гарра долго, долго на небо смотрѣла. - Нѣтъ, - сказала, - это не цвѣточки, это просто золотые пальцы намъ показываютъ на равнину, и на море и на горы зендовъ, и показываютъ, что случилось, что случается и что случится. -
Люди слушали и удивлялись: такъ не то что дѣти, такъ мужчины говорить донынѣ не умѣли, а у Гарры пламенѣли щеки, искрились глаза, алѣли губы. Руки поднимались къ небу, точно улетѣть она хотѣла въ небо, и она запѣла вдругъ такъ звонко, словно вѣтеръ въ тростниковой чащѣ, вѣтеръ съ горъ Ирана на Евфратѣ.
Меллѣ было восемнадцать весенъ, но она не вѣдала мужчины, вотъ она упала рядомъ съ Гаррой, посмотрѣла и запѣла тоже. А за Меллой Аха, и за Ахой Урръ, ея женихъ, и вотъ все племя полегло, и пѣло, пѣло, пѣло, словно жаворонки жаркимъ полднемъ, или смутнымъ вечеромъ лягушки.
Только старый отошелъ въ сторонку, зажимая уши кулаками, и слеза катилась за слезою изъ его единственнаго глаза. Онъ свое оплакивалъ паденье съ кручи, шишки на своихъ колѣняхъ, Гара, и вдову его и время прежнее, когда смотрѣли люди на равнину, гдѣ паслось ихъ стадо, на воду, гдѣ пробѣгалъ ихъ парусъ, на траву, гдѣ ихъ играли дѣти, а не въ небо черное, гдѣ блещутъ недоступныя, чужія звѣзды.
[Гумилевъ Н. Огненный столпъ. Берлинъ: Типографiя Зинабургъ и Ко., 1922.- 70 с. 
]